Об изучении японского кино в Японии и за ее пределами: интервью с доцентом ИКВИА Анастасией Фёдоровой
Студенты Школы Востоковедения в рубрике «Превед, востоковед!» VK‑паблика бакалаврской программы опубликовали интервью с доцентом ИКВИА Анастасией Александровной Фёдоровой. Беседовала Анна Сергеевна Ефременко, 3 курс Школы Востоковедения.
— Расскажите, как Вы решили заниматься востоковедением?
С выбором профессии все было довольно просто. Я из семьи востоковедов, и в Японии мне довелось побывать еще до поступления в университет, наверное, этот опыт стал решающим. Еще моя прабабушка жила в городе Благовещенске. Она была 1906 года рождения, но я успела ее застать. В детстве она много рассказывала мне про Дальний Восток, про китайцев и японцев, которые жили в дореволюционном Благовещенске. Японцы часто были фотографами, китайцы держали овощные лавки, парикмахерские. Видимо, эти увлекательные истории на всех нас повлияли: и мама моя занимается Японией, и я тоже оказалась в этой профессии.
— Сначала Вы учились в бакалавриате на юридическом, потом было что‑то общегуманитарное, а сейчас занимаетесь японским кино. Как Вы пришли к этому: от юриспруденции к кино?
Да, сначала я училась в университете Досися, это один из первых университетов Японии, он еще интересен тем, что протестантский. Его основатель, Ниидзима Дзё (1843–1890) стал христианином в Америке, куда отправился нелегально — Япония в те времена была еще закрытой страной, путешествовать заграницу было запрещено, но Ниидзима не побоялся наказания. Вернувшись в Японию, он основал университет Досися, где старался прививать студентам инициативность, свободолюбие, стремление к новым знаниям. Замечу, что до своего «побега» из Японии Ниидзима успел побывать в учениках у российского священника отца Николая (Касаткина), настоятеля православной церкви при нашем консульстве в Хакодатэ.
Благодаря Ниидзиме, университет Досися поддерживает хорошие связи с многими американскими колледжами (Liberal Arts Colleges), и из Японии мне удалось на год отправиться в William’s College — он находится в маленьком городке Уильямстаун штата Массачусетс (всего в городке проживает чуть более 8000 человек, и из них 2000 — студенты колледжа). В университете Досися я училась на кафедре политологии факультета юриспруденции, и поначалу в Америке тоже записалась на разные курсы по этой тематике. Но знаний английского языка не хватало, и я решила послушать «что‑нибудь попроще». Вводный курс по истории документального кинематографа показался мне вполне подходящим выбором. Это уже потом я узнала, что язык визуальных медиа имеет свои особенности, и освоить его тоже не так‑то просто (не говоря уже о специфике неигрового кино).
Большой неожиданностью стало для меня и то, как много «полититического» можно обнаружить в кинофильмах, даже развлекательных. Тут можно говорить и об иерархии отношений между разными участниками кинопроцесса, и об их взаимодействии с властью, и об использовании кинематографа в культурно‑просветительских и пропагандистских целях. О том, какую роль играл кинематограф в российско‑японских отношениях я попыталась написать сначала в своем дипломе бакалавра, потом это стало темой моего магистерского проекта, а завершилось докторским исследованием и публикацией монографии. А началось все с просмотра фильмов японского режиссера Камэи Фумио (1908–1987), о существовании которого я узнала как раз на том «вводном курсе» по мировой документалистике.
Камэи считают «отцом» японского документального кинематографа (хотя работал он и в игровом направлении). Особый интерес для исследователей представляет не только стилистика фильмов Камэи, его теоретический подход к работе с документальным материалом, но также его непростые отношения с властями — во время Второй мировой войны Камэи оказался единственным японским режиссером, который был заключен в тюрьму из‑за пацифистской направленности его фильмов, хотя открыто антивоенными эти фильмы не были. Жесткой цензуре подверглись фильмы Камэи и в годы американской оккупации (1945–1952). Для моего исследования Камэи стал центральной фигурой из‑за его тесных связей с советской кинематографической школой. Режиссерской профессии он обучался в 1929–1931 гг. в Ленинграде, что оказало решающее влияние не только на формирование авторского стиля самого Камэи, но и на общий курс развития всей японской документалистики. После войны игровой фильм Камэи «Женщина идет по земле» (1953) стал первой японской картиной, которая вышла в широкий советский прокат, положив начало новым культурным обменам и совместным проектам. Наиболее известные примеры сотрудничества в кино — «Дерсу Узала» (1975; фильм снят в Советском Союзе режиссером Куросава Акира), «Маленький беглец» (1966; трогательный фильм совместного советско‑японского производства с Юрием Никулиным в главной роли), «Солярис» (1972; город будущего в знаменитом фильме Андрея Тарковского снимали в Токио).
Чтобы осмыслить длинную историю культурных и политических контактов между японским и советским кино, мне было, конечно, недостаточно знаний, полученных на кафедре политологии. Поэтому в магистратуре я решила получить более специализированное, киноведческое образование. Дисциплину, известную на Западе как «Film and Media Studies», в японских университетах начали преподавать сравнительно недавно (хотя исследования в этой области японские искусствоведы и историки начали еще в первой половине XX века), оттого и факультет, где проходило мое обучение в магистратуре, называется довольно необычно: Kyoto University, Graduate School of Human and Environmental Studies — Университет Киото, факультет Человека и Окружающей Среды. В магистерском дипломе и документах о присвоении степени PhD сказано, что я специалист по «общегуманитарным наукам» — это не противоречит действительности, хотя и звучит непривычно. Нередко важные открытия и научные наблюдения происходят именно «на стыке» нескольких научных областей. Понимая междисциплинарные тенденции современной науки, и надеясь облегчить работу исследователей, специализирующихся сразу по нескольким научным направлениям, руководство Университета Киото еще в начале 1990‑х приняло решение объединить ряд быстро развивающихся смежных дисциплин под крышей одного факультета. Термины «человек» и «окружающая среда» — довольно обширные, поэтому на одном факультете со мной учились не только киноведы, историки, лингвисты, но, например, специалисты по спортивной медицине. И это был очень ценный опыт. В любом исследовании, как мне кажется, важен баланс между детальным анализом и более абстрактным, теоретическим подходом. Найти и сохранить его помогает общение с другими исследователями.
— А какие отличия в устройстве японских университетов запомнились больше всего?
В японском университете читается довольно много курсов, рассчитанных на несколько сотен или даже тысяч студентов: все они собираются в гигантской аудитории и вместе слушают одного лектора (сейчас из‑за COVID‑19 это, конечно, тоже меняется). В НИУ ВШЭ и в американском колледже, где я стажировалась, все‑таки есть курсы гораздо более «компактые», и можно рассчитывать на более индивидуальный подход. В чем еще различие? Наверное, в японском университете больше, чем у нас в России и на Западе, ценится внеклассная работа: очень развита система клубов по интересам. Первое, что студент должен сделать, поступив в японский университет — это выбрать себе правильное «хобби». Это может быть что‑то спортивное, может быть что‑то гуманитарное. На территории кампуса есть, как правило, специальное здание, которое, отдано под деятельность этих клубов. Там много‑много маленьких комнаток. Каждый клуб занимает свою небольшую аудиторию, в которой можно устраивать общие собрания или хранить какой‑то реквизит, если речь идет, например, о театральном кружке. Иногда люди там просто поселяются, если вдруг лишились комнаты в общежитии. В целом это очень необычное, интересное пространство. И если вспомнить, что большинство курсов рассчитано на сотни и тысячи студентов, легко понять, зачем нужна эта система клубов. Без нее завести новых друзей первокурсникам было бы довольно сложно. Потом студенты ищут работу — наверное, в Школе Востоковедения знают, что в Японии и в Корее это очень важный этап жизни любого студента, когда он год‑полтора ходит на разные собеседования, чтобы трудоустроиться — так вот, на интервью с потенциальным работодателем тоже больше спрашивают про участие в кружках и клубах, а не про учебу.
— А Вы в каком‑то клубе состояли?
Я состояла в очень странном клубе по бильярду (смеется). Почему я его выбрала? Да как‑то случайно. Но в результате это был очень интересный опыт изучения японского общества (и кансайского диалекта), потому что владел этим клубом весьма колоритный джентельмен, у которого было много бизнесов, и все они у него обанкротились. У него был и суши‑бар свой, и еще что‑то. На момент, когда мы с ним познакомились, была эта бильярдная где‑то на окраине Киото, и будущее ее уже тогда вызывало сомнения. Уж не знаю, пережило ли заведение пандемию… Играть в бильярд я так и не научилась (хотя вместе с нами тренировался тогдашний чемпион Японии), зато свой разговорный японский я здорово подтянула.
— В 2016–2017 гг. Вы были приглашенным исследователем кафедры Восточно‑Азиатских языков и культур в Йеле. Расскажите, пожалуйста, чем Вы там занимались и как туда попали?
Там я была в качестве постдока. Это такой термин, который используется для людей, которые уже защитили диссертацию — у нас это «кандидатская диссертация», приравненная к западному PhD, Doctor of Philisophy — «пост‑док» означает исследование после защиты докторской. Как правило, люди в этом статусе занимаются тем, что редактируют текст своей диссертации, чтобы дальше опубликовать ее уже в качестве монографии. Собственно, этим я в Штатах и занималась.
В Йельском университете работает профессор Эрон Джероу — на всех курсах по истории японского кинематографа обязательно используют его книги и статьи. Наравне с Маркусом Норнэсом, тоже американским ученым, профессор Джероу очень много сделал для того, чтобы изучение японского кинематографа стало отдельной дисциплиной (Japanese Film Studies) и дальше развивалось. Поэтому Йельский университет мне показался подходящим местом для того, чтобы заняться редактированием своей работы.
Конечно, я слушала лекции по кино, а еще рядом был Нью‑Йорк — где‑то 1,5 часа на электричке. Ведь в Колумбийском университете, который находится в Нью‑Йорке, хранится самая крупная в мире коллекция архивных материалов, связанных с историей японского кинематогофа. Коллекцию эту собрал японский исследователь Макино Мамору. Когда‑то он и сам снимал документальные фильмы, но больше интересовался историей и историографией: всю жизнь собирал разные журналы, рекламные буклеты, письма и дневниковые записи кинематографистов, которые часто приходилось покупать на специальных аукционах — какой‑нибудь кинематографист умирал, а его семья просто распродавала его архив, и бумаги оказывались в букинистических лавках. Макино‑сан все это тщательно собирал, а потом в его маленькой квартире на окраине Токио эти материалы перестали помещаться. И чтобы прекратить каждодневные ссоры с женой, которую совсем не радовало, что она лишена возможности свободно передвигаться по собственной квартире (все заставлено коробками!), Макино начал переговоры о продаже коллекции какому‑нибудь исследовательскому учреждению. Все японские университеты отказались, потому что библиотеки и так переполнены книгами, а Колумбийский университет США согласился: 900 коробок с материалами Макино переправили через Тихий океан, очень долго занимались сортировкой, и сейчас эта коллекция открыта для исследователей. Поэтому из Йельского университета, который находится в Нью‑Хейвене, я ездила также в Нью‑Йорк работать с этой коллекцией.
— Вы выпустили по итогу монографию или еще в процессе?
Я выпустила ее. Но так случилось, что специальный грант для публикации книги мне дали в Университете Киото, поэтому предполагалось, что книга выйдет на японском языке. Так собственно и вышло, и поэтому в России мало кто успел эту книгу прочитать. Но я знаю, что один экземпляр точно хранится в Японском фонде (здание, где расположена Библиотека иностранной литературы). Так что все, кто заинтересован, могут обратиться в библиотеку Японского фонда. Над русским и английском текстом я сейчас работаю.
— В этом году Вы читаете курс про документальное кино. Расскажите, пожалуйста, про него поподробнее.
Курс читается в рамках «минора», который предназначен для студентов Факультета гуманитарных наук. В отличие от майнора, который длится два года, минор читается на протяжении трех лет, и каждый год студенты изучают какой‑то новый аспект одной общей темы. У Института классического Востока и античности есть минор «Япония». И в рамках этого минора, во 2 модуле, я рассказываю про японское кино. А еще на ФГН есть так называемый «свободный минор», и вот на нем я читаю курс по истории документального кинематографа. Документалистику я изучала и в России, когда писала во ВГИКе свою кандидатскую диссертацию под руководством Г.С. Прожико. Как специалист по Японии, на нашем курсе я стараюсь больше рассказывать студентам о японских фильмах, но разумеется, мы смотрим и обсуждаем также картины других стран.
— Почему майнор «Визуальная культура Востока и античности» открывается именно курсом по японскому кино, а дальше уже идут более классические искусство ислама, античности, Индии и Дальнего Востока?
Мы хотели, чтобы майнор обладал некой цикличностью. Начинаем с современности и ею же заканчиваем. Первый курс посвящен японскому кинематографу, завершающие лекции майнора — про мангу, японскую анимацию, феномен Cool Japan. Думается, что современная японская культура более понятна нынешнему студенту, чем культура и искусство Древнего Востока и античности. Начинаем с чего‑то более знакомого, затем погружаемся во что‑то менее привычное, и в конце — снова выходим на современность. В целом у студента должно сформироваться довольно глубокое понимание того, какой может быть визуальная культура Востока и какие научные подходы к ее изучению сегодня существует.
— Почему именно курс по японскому кино вызывает такой ажиотаж: студенты постоянно пытаются туда перевестись.
Это заслуга японских кинематографистов! Они создали много действительно интересных и красивых работ. Но так сложилось, что у нас в России японское кино знают пока не очень хорошо. На Западе изучение японского кино развивается очень активно: все время печатаются новые исследования. У нас в России до последнего времени серьезно занималась историей японского кинематогоафа только Инна Юлиусовна Генс (1928–2014). Ситуация понемногу меняется, и все‑таки русскоязычных источников информации пока еще очень мало. Не хватает и японских фильмов с качественными русскими субтитрами, а это основа для дальнейших исследований.
— Среди наших студентов сейчас тоже повышается академический интерес к изучению японского кинематографа?
Да, есть такое ощущение. Думаю, очень важно, чтобы такие студенты имели не только возможность изучать японский язык, но и получали теоретическое, киноведческое образование. Нужно разбираться и в общественно‑политической истории Японии, и в ее материальной культуре, и — что самое главное — в истории мирового кинематографа. Поэтому хотелось бы в дальнейшем выстроить такую систему курсов, чтобы люди могли к написанию КР/ВКР подходить уже подготовленными, имея основательный опыт для проведения самостоятельных исследований в области кино и медиа‑культуры.
— Пока Вас можно послушать только на майноре или на миноре. Вы не думали о создании общеуниверситетского факультатива или проекта, где с Вами можно будет заниматься японским кинематографом?
Да, конечно, мечтаю об этом. Я очень надеюсь, что, может быть, уже в следующем году удастся открыть общеуниверситетский факультатив. Я планировала взять более широкую тему, посвятить факультатив не только японскому кинематографу, а вообще послевоенной культуре Японии и ее визуальным медиа. Ну, посмотрим. Все‑таки, это зависит не только от меня. Но, мне кажется, такая тема была бы интересна не только студентам, но и слушателям со стороны.
У меня есть один курс, на который могут записываться все, кто изучает японский язык и интересуется японской культурой — это проект по переводу и субтитрированию японских фильмов. На него всегда приходит много студентов из Школы Востоковедения, но приходят и ребята из магистратуры, студенты других подразделений и кампусов, где тоже преподается японский язык, и даже ребята, которые изучают японский язык самостоятельно. На этом проекте мы переводим японские фильмы и телепередачи и вместе делаем для них субтитры.
— Нельзя не задать этот вопрос: какое кино Вы сами смотрите, что Вам нравится?
Самое печальное, что как только начинаешь смотреть кино по работе, времени смотреть фильмы «для души» практически не остается. Наверное, документальное кино и японское кино любых жанров я стараюсь смотреть больше всего. Итальянское послевоенное кино, французскую Новую волну я люблю смотреть просто так, без всяких научных мотивировок.
Недавно я подписалась на канал Criterion Channel. Criterion Collection давно выпускают DVD кинофильмов, не всегда редких — иногда просто хороших, популярных. Но они выпускают эти картины с комментариями исследователей — это можно слушать как комментарии японских бэнси (в эпоху немого кино специальные декламаторы сопровождали показы фильмов своими комментариями). А недавно у этой компании появился свой интернет‑канал, где они тоже показывают разные интересные фильмы, не всегда артхаусные — это может быть и что‑то массовое. И там мне удается находить довольно необычные вещи. Вот недавно я посмотрела фильм, который назывался 黒蜥蝪 (Куротокагэ), «Черная ящерица». Это послевоенный цветной фильм с Кё Матико, актрисой, которая стала всемирно известна благодаря фильму «Расёмон» (1950). Фильм «Куротокагэ» был снят уже 1960‑е годы по мотивам романа японского писателя Эдогава Рампо, одного из основателей японского детективного жанра. Кё Матико исполнила роль похитительницы бриллиантов, женщины по прозвищу «Черная ящерица». Японская полиция никак не может ее поймать, потому что героиня — мастер перевоплощения, и никто не знает ее в лицо. Экранизация романа представляет собой не только детектив, но и мюзикл, и Кё Матико, которая начинала свою карьеру с эстрады и танцевальных выступлений на сцене, использует в фильме эти свои навыки: отбивает чечетку, поет песни, ослепляет всех своими нарядами и параллельно руководит бандитским синдикатом — вот такой веселый фильм.
Институт классического Востока и античности: Доцент