Публикации

Among the holdings of the museums in Russia are two funerary reliefs with portraits and inscriptions in Palmyrene Aramaic, which had not been fully treated in scholarly literature. The purpose of this article is to publish the inscriptions on these reliefs. The inscription on the relief from the Pushkin State Museum of Fine Arts in Moscow (Inv. II 1а 647) now reads “ʔAmta, daughter of ʕAtu. Alas! (ʔmtʔ brt ʕtw ḥbl)”. The inscriptions on the relief from the State Hermitage Museum (Inv. 4176) includes two quite common Palmyrene personal names, Belta and Zabdibel. The reading of the text as a whole is still uncertain, three alternative hypotheses are proposed: (1) “Belta, daughter of Aḥ, (son of) Zabdibel. Alas!” (2) “Belta, niece of Zabdibel. Alas!” (3) “Belta, daughter of Aḥ. Zabdibel (her son). Alas!”

В статье исследуется дискурс о панисламизме (воображаемой угрозе возникновения всемирного мусульманского государства — антипода европейской цивилизации в целом и Российской империи в частности). Рассматриваются культурные механизмы производства этого дискурса и причины его устойчивости в российских имперских ведомствах (преимущественно МВД) в 1910–1914 гг., осуществлявших контроль над населением мусульманских районов страны и влиявших на выработку методов управления ими. Дискурс о панисламизме предстает как один из институализированных способов конструирования «собственного» российского «мусульманского Другого» и одновременно образа «внутреннего врага». Центральный вопрос исследования — сохранение продуктивности и объяснительной силы этого дискурса, несмотря на его и н с т р у м е н т а л и з а ц и ю — манипуляцию им ради внеположных ему прагматических целей. Примеры такой инструментализации выявлены в переписке между центром и местными органами власти (относящейся главным образом к Туркестану и Бухаре), а также в конфликтах между представителями имперских ведомств (МИД, МВД, Военное министерство, туркестанский генерал-губернатор). Причины устойчивости этого дискурса объясняются сложным сочетанием его черт. Его ориенталистский характер (когда мусульмане видятся как органическая культурная целостность) и конспирологические ожидания, в нем заключенные, превращали его в «тренировочную площадку» для шпиономании близящихся военных лет (их общая основа – унифицирующие, националистические устремления в отношении к имперскому разнообразию страны). Манипуляция этим дискурсом осуществлялась в категориях того же ориенталистского мифа. Вместе с тем, сочетаясь с противоположным (но столь же ориенталистским) модусом описания мусульман как массы, лояльной империи, «панисламизм» как «революционное движение» уподоблялся политической партии. Тем самым он воплощал страхи крушения существующего государственного строя (особенно характерные для периода после революции 1905–1907 гг. и усугублявшиеся революциями в соседних восточных странах). Всё вместе подпитывалось массовой литературой. Дискурс о панисламизме становился, таким образом, одним из средств компенсации фрустраций кануна Первой мировой войны. Видя себя представителями государства, вместе с ним отчужденными от общества, которое им надлежало контролировать, чиновники не находили иных средств получения информации о нем, кроме разведывательных. Дилеммы имперского разнообразия и национализма, собственно колониального управления оказывались неотрывными от проблем во внутреннем политическом порядке.

Настоящий сборник составлен на основе материалов 20-й ежегодной конференции «История и культура Японии», состоявшейся в феврале 2018 года в РГГУ и НИУ ВШЭ. В сборник вошли статьи по истории Японии, её религиям, литературе, музыке и др., а также материалы по истории отношений между Японией и Россией и переводы нескольких памятников японской словесности.

«Книга общности веры» (араб. Kitāb iǧtimā‘ al-amāna) — произведение, созданное в средневековой Сирии в эпоху расцвета арабской культуры. Предложив свое видение главных вероучительных положений основных сообществ христианского Востока и принятых у них обычаев, автор трактата приходит к выводу, что между ними нет противоречия, которое делало бы их разделение непреодолимым, и что к противостоянию их побуждает лишь невежество, прихоть и своеволие. Предлагаемое издание этого памятника в обеих известных редакциях – на каршӯнӣ и в арабской графике – сопровождается переводом и источниковедческим исследованием.

«Собеседования» Илии, нисивинского митрополита Церкви Востока (975–1046), с его мусульманским vis-à-vis – везиром Абу-л-Касимом ал-Магриби (981–1027) – письменный памятник средневековой арабо-христианской культуры, известный в двух различных редакциях: «Книги собеседований» и «Послания» митрополита везиру. В настоящей публикации представлено критическое издание обеих редакций и другие документы, раскрывающие историю создания этого произведения.

The article evaluates the aims and methods of creation of the so-called “Arabic-Ethiopic Glossary”, a 14th century word list compiled by order of the Yemenite sultan of the Rasulid dynasty al-Malik al-Afḍal al-ʿAbbās b. ʿAlī. It claims that the Glossary was created with a purely scientific aim of recording a little-known language, that its compilers were likely unaware of the linguistic diversity of the recorded material (hence the name “Ethiopic” in the title), and that the informants were in all probability Ethiopian slaves who, as is well known, were present in South Arabia since Antiquity.

В работе рассматриваются способы конструирования разных версий мусульманской идентичности политически противостоящими друг другу действующими лицами – правительством и мусульманскими активистами, – стремившимися определить место мусульман в модернизирующейся поздне-имперской России. Призмой рассмотрения служит «крайний случай» (казус) – выстраивание своего жизненного пути и стратегии поведения М.-Б. Хаджетлаше (ок. 1870 – 1929), еврея по происхождению, крестившегося, но объявившего себя мусульманином и черкесом. В этом качестве он, в частности, работал как агент правительства в среде мусульманской оппозиции и «агент» последней в правительстве, за что был прозван «мусульманским Азефом». Исследование построено на соположении индивидуального и социального «измерений». Изучение его стратегий обмана, с одной стороны, и, с другой, причин доверия к нему в разных средах, его окружавших, обнаруживает по-разному направленные, но нередко общие для этих сред способы ориентализации Другого, как и самоориентализации, присущие «режимам истинности», характеризовавшим изучаемые процессы.

Академическая библиография русскоязычных сирологических и арабо-христианских исследований.

This study addresses the words unique to the extant Neo-Assyrian corpus. All of them are listed in the paper, with etymological and philological notes wherever feasible or appropriate. Two foci of the inquiry are innovations in the basic lexicon of Neo-Assyrian and productive rules of word-formation in this language.

В статье дается подробный лексикостатистический обзор реконструированных 50-словных списков (сокращенный вариант классического списка Сводеша, состоящий из более устойчивых элементов) по трем языковым группам северо-восточной Африки — нубийской, нара и тама. Эти группы традиционно относятся к восточносуданской семье и в большинстве существующих классификаций описываются как особенно близко родственные друг другу. В обзоре продемонстрировано, что как в количественном, так и в качественном отношении лексикостатистические параллели между нубийскими, нара и тама языками убедительно интерпретируются как следы общего происхождения (а не ареальной близости) этих групп, что формально подтверждает гипотезу, которой придерживались Дж. Гринберг, М. Л. Бендер, К. Рильи и другие исследователи. При этом глоттохронологическая оценка гипотезы показывает, что пранубийско-нара-тама язык следует относить к периоду не позднее 5-го тыс. до н. э., т. е. семья в целом оказывается даже более древней, чем праиндоевропейская, и насколько детально можно будет реконструировать для нее этимологический корпус, остается неясным. Статья представляет собой первую публикацию из серии, которую предполагается посвятить комплексной этимолого-лексикостатистической оценке восточносуданской гипотезы.  

 

In Metamorphoses Apuleius used a highly exquisite technique of literary casting. This technique implies exploitation of different literary models or molds, both Greek and Roman, which help to hold the novel together on various levels. The story of Io the cow in its dramatic, tragic version (Prometheus Bound and Suppliant Women) has been chosen as one of the basic molds. Io’s story was exploited by Apuleius for shaping both the ‘inset’ plot about the adventures of Psyche and the main, principal plot—the one about the adventures of Lucius. More than that: the close association between Io and Isis in the Roman tradition provides an important link between the first ten books and the final one. We may consider Io’s story not only as the plot-forming matrix that links together ten books of the novel with its 11th, concluding book, but also as the solid foundation of the unity of the entire novel.