Наталия Александрова об изображении и тексте в раннебуддийской житийной традиции

16 сентября 2020 г. с.н.с. ИКВИА Наталия Александрова на семинаре «Культуры Востока», проходящем под руководством гл.н.с. ИКВИА Натальи Чалисовой, представила доклад «Видимое и невидимое присутствие: взаимодействие изображения и текста в раннебуддийской житийной традиции».

Изучение соотношений между изобразительными и текстовыми нарративами буддизма связано с целым рядом проблем и трудностей. Главное препятствие на пути исследователя — неполнота текстового материала, поскольку та текстовая традиция, которая была поистине обильной в период расцвета буддизма в Индии, дошла до нашего времени лишь фрагментарно. Однако эти потери могут быть в какой‑то мере восполнены с помощью анализа изображений: буддийские повествования в камне сохранили утраченные версии, что дает возможность проследить эволюцию отдельных сюжетов.

Такая ситуация была показана в первой части доклада на примере анализа одной из композиций, сохранившейся на воротах Большой Ступы в Санчи, позволяющего предложить интерпретацию ее сюжета («великий уход» Бодхисаттвы) на основе сопоставления с текстовой традицией, включая ранние китайские переводные сутры. Сопоставление изобразительных и текстовых версий этого сюжета проливает свет на его эволюцию в сторону «раздвоения» и развития двух отдельных эпизодов жития («Великий уход» и «первая медитация»).

Вторая часть доклада посвящена «начальному» эпизоду буддийской житийной литературы — пророчеству Дипанкары. Будучи весьма распространенным в гандхарском искусстве, этот сюжет присутствует и во многих текстах, однако он бывает включен в текст на разных основаниях и может играть разные роли. В двух рассмотренных памятниках («Сутра о благом явлении царевича» в переводе Чжи‑цяня и «Махавасту») эпизод с Дипанкарой имеет разные соотношения с окружающим материалом. Если в сутре Чжи‑цяня основной акцент сделан на сюжетных связях, то в «Махавасту» соотношение эпизода с предыдущим и последующим текстом строится таким образом, что он становится связующим звеном между доктринальными выкладками и воплощением «предустановленного» в событиях жития. В таком контексте выглядят органично и житийные «отражения» — акцент на дублировании житийных историй будд (Дипанкара и Шакьямуни).

Если обратиться к санскритским памятникам, то интереснейшая ситуация возникает с «Лалитавистарой». При том, что во всех житиях эпизод с Дипанкарой присутствует, играя ту же роль пролога, в этом важнейшем и самом разработанном и подробном житии его решительно нет — причем во всех его вариантах, в том числе в ранней версии, сохранившейся в переводе Фа‑ху, и повествование начинается с пребывания будущего Будды на небесах Тушита. По‑видимому, причину этого расхождения со сложившейся агиографической традицией надо видеть в том общем настрое этого произведения, которое связано с утверждением божественной природы Будды, что постоянно подчеркивается. Текст «Лалитавистары» ориентирован на создание именно такого образа — божества, сошедшего с небес и подражающего обычаям мира. В этом контексте начало жития как пребывание на небесах в наибольшей степени соответствует его главной идее.

Казалось бы, возникает противоречие между эволюцией текста в сторону вымывания этого эпизода и невероятной его популярностью в искусстве Гандхары — регионе особенно высокого развития буддийской культуры. Однако надо иметь в виду, что сложение текста «Лалитавистары» происходило позже — наиболее ранняя версия, имеющаяся в китайском переводе, относится к V веку. Расцвет искусства Гандхары относится к кушанскому времени, что как раз соответствует времени создания более ранних текстов, в том числе того, который переводил Чжи‑цянь. Кроме того, можно предположить, что особой популярности сюжета о Дипанкаре в этом регионе способствовало распространение здесь учения «малой колесницы». Об этом свидетельствует Сюань‑цзан: в его рассказах о Гандхаре большинство монастырей оказывается принадлежащим к «малой колеснице», которая не предполагает тенденцию к обожествлению Будды.

Семинар «Культуры Востока»