Марина Новикова-Грунд: Пуговичный эксперимент, Пропп и семишаговая структура сюжета

17 октября 2018 г. декан факультета психологии Московского Международного Университета на семинаре «Культуры Востока», проходящем под руководством гл.н.с. ИКВИА Натальи Чалисовой, представила доклад об анализе текста средствами психолингвистики.

В докладе описываются некоторые результаты экспериментального психосемиотического исследования, посвящённого отображениям на тексты личностных особенностей авторов, которые породили эти тексты. Показано, как для любого текста может быть выявлена и сегментирована его экзистенциальная составляющая. Отсутствующие в конкретной сюжетной последовательности экзистенциальные элементы могут быть описаны как умолчания и реконструированы полностью или частично.

1. Эксперимент по спонтанному порождению сюжетов

В ходе исследования частных сюжетных структур была сформулирована гипотеза о том, что существует некая суперсюжетная структура, фрагменты которой обнаруживаются в любых текстах, как спонтанных, так и редактированных. Для её проверки был проведён эксперимент. Он состоял из ряда повторяющихся серий, испытуемыми в которых были дети в возрасте пяти лет, здоровые и проявляющие особенности, свойственные страданиям аутистического спектра, а также 9 групп взрослых, выбранных по различным параметрам. Инструкция была неизменной для всех групп. Предлагалось на горсти разнообразных пуговиц «показать, как с ними можно играть (в одиночестве — для детей, с детьми — для взрослых) в течение получаса».

В ходе эксперимента все без исключения испытуемые, как дети, так и взрослые, действовали по одной схеме:

(1) они выбирали одну пуговицу, которая обозначалась как «исключительная»;
(2) эта пуговица некоторое время взаимодействовала с другими, причем
(3) другие пуговицы по ходу игры определялись как одушевленные (фигуры), или неодушевленные (вещи), или сбрасывались за пределы листа как «ненужные»;
(4) в какой-то момент появлялась «черная пуговица», олицетворявшая «зло» (злой дядька, медведь и пр.), и (не всегда) «красивая пуговица» (защищающая или нуждающаяся в защите фигура или желаемая, нужная, «прекрасная» вещь);
(5) какое-то время длилась конфронтация с «черной пуговицей» (бегство, нападение и пр.);
(6) конфронтация заканчивалась победой одного персонажа и поражением другого (в 4-х случаях договором и взаимоузнаванием, после которого игра продолжалась с новой «черной пуговицей»).

В описании не приведены различия в темпе перехода от одного шага к другому, способы отбора и отбраковывания стимульных объектов, различающие детей и взрослых, наконец, вне рамок представленного здесь протокола остались паузы, исправления и соотношения по времени различных этапов манипулирования со стимульными объектами, поскольку интерес представляли не различия, которые, впрочем, были системны и содержательны, а наличие или отсутствие инварианта в выборах сюжетных схем всеми испытуемыми.

2. Результаты эксперимента и их интерпретация

То, что делали испытуемые в ходе эксперимента с произвольными объектами, было не чем иным, как созданием текстов. Поскольку это было абсолютно спонтанное порождение текстов, не осознаваемое как таковое, не могло идти речи ни о стилистике, ни о цитировании, аллюзиях и пр., демонстрировался нарратив ‒ сюжет в чистом виде. При всем специфическом многообразии выстраиваемых сюжетов, они являлись репрезентациями одной и той же схемы и успешно описываются с помощью формализации, выстроенной выше: их без затруднений можно было свести к пяти-элементной схеме, состоящей из экспозиции, завязки-недостачи, тела текста-конфронтации, развязки-компенсации недостачи и коды.

Однако были выявлены и дополнительные структурные подобия. В результате анализа и осмысления этих регулярных подобий, проявлявшихся в повторах действий с произвольными объектами, была выстроена новая, более полная и подробная схема, состоящая уже не из пяти, а из семи структурных элементов-«шагов». Увеличение числа постоянных структурных элементов было интерпретировано и описано как с использованием пропповских «функций», так и с обращением к совершенно иной парадигме - к представлениям об экзистенциальной картине мира человека.

3. Семишаговая структура «архисюжета»

a) Первый шаг ‒ это выбор среди случайных предметов одного, который номинируется как субститут Я  и становится объектом частичной метаморфозы испытуемого; такой выбор сопровождается обозначением качеств, благодаря которым субститутом Я испытуемого оказался именно этот случайный предмет. В пропповской системе функций это было бы обозначено как экспозиция (функция «i»: жил-был царь), которая легко может быть смещена или опущена. В терминах экзистенциального подхода в акте первого выбора репрезентируется идентичность автора в аспекте ее исключительности, ис-ключенности из мира других живых существ, предметов и явлений.

b) Второй шаг ‒ это появление в сюжете объектов, маркированных как «не я»: живых (фигур) и неживых (вещей), расположенных на шкале «мое-чужое». Некоторые фигуры и вещи оказываются объектами частичной экспансии, то есть вовлекаются в поле идентичности Я, становясь носителями его качеств, другие фигуры и вещи противопоставляются субституту Я. Введением объектов, характеризующихся как «не-Я», репрезентируется Другой.  В пропповской системе функций это не обозначено специальной функцией, хотя присутствует во всех волшебных сказках, располагаясь также в экспозиции («i»: двое умных, а третий дурак).  С экзистенциальных позиций это противопоставление моего мира, мира других людей и предметного мира. По-видимому, для Проппа и последующих поколений исследователей такое противопоставление было настолько тривиальным и необходимым предварительным действием, что не было отрефлексировано и, соответственно, не получило статуса «функции».

c) Третий шаг ‒ это выбор среди фигур и вещей, обозначающих других, «плохого», опасного объекта (живого – антагониста или неживого – препятствие),  угрожающего субституту Я утратой жизни или идентичности. В пропповской системе функций это серия завязок ‒ «левых частей» парных функций. В экзистенциальной парадигме это репрезентация страха смерти как физического небытия или как утраты идентичности. 

d) Четвертый шаг ‒ это выбор объекта желания, которому предназначается стать идеальным объектом метаморфозы и\или экспансии, а также помощников и защитников («моих» фигур и вещей по шкале Мое-Чужое). По Проппу, это функции волшебного помощника, волшебного предмета и пр. В экзистенциальной парадигме это репрезентация любви ‒ от ее полного проявления до редукций наподобие желания иметь некоторую вещь. Следует отметить особо, что именно этот, четвертый шаг, оказывается факультативным. В «пуговичном эксперименте» он иногда бывает пропущен, так как для части детей и взрослых единственным предметом любви становились они сами, точнее, их символическая репрезентация в «пуговичном» обличии. В волшебных сказках Иван-дурак тоже нередко обходится своими силами, не прибегая к помощи волшебного помощника или предмета и даже не испытывая надобности в Василисе Прекрасной; он лишь вступает в серии конфронтаций с антагонистами и последовательно губит их. Но и в экзистенциальном подходе к картине мира «любовь» или «близость» присутствует не всегда. Так, у Хайдеггера и экзистенциальных психологов, использующих хайдеггерианскую парадигму, «любовь» не выделяется в качестве отдельной экзистенциальной сущности.

e) Пятый шаг в построении сюжета можно считать «телом текста»: субститут Я предпринимает различные действия против антагониста\препятствия и в защиту объекта желания. По Проппу это серия конфронтационных функций. С экзистенциальной точки зрения, это не что иное, как репрезентация свободы.

f) Шестой шаг ‒ это развязка. Субституту Я удается (победа) или не удается (поражение) соединиться с объектом желания и устранить\ устраниться от антагониста \ препятствия. В терминологии Проппа это представлено «правыми частями» серии парных функций. Прямых соответствий в экзистенциальной парадигме не обнаруживается, естественнее всего это можно интерпретировать как успешное или неуспешное осуществление «свободы», которая, таким образом, состоит из двух ходов: предпринимаемые действия (начало) ‒ и успех либо неуспех этих действий (финал). После финала единой последовательности из шести ходов сюжетная схема исчерпывается и может начаться следующая серия из шести ходов.

g) Седьмой шаг ‒ это кода. Субъект переживает новое состояние, в котором он обнаруживает себя в результате победы (или поражения ‒ что крайне редко встречается в текстах ТМ и волшебных сказках, но достаточно обычно для спонтанных устных текстов в клинических беседах). У Проппа это функция 31 «Свадьба», но также функции 27-28 «Узнавание» и «Изобличение», и функция 29 «Трансфигурация»; в экзистенциальной парадигме это можно интерпретировать как подтверждение идентичности или обретение новой идентичности, то есть метаморфозу ‒ «превращение себя в себя». Такая интерпретация коды подводит к более точному пониманию сюжетного типа «Цвет-запах-вкус», так как в нем с регулярностью встречаются инициальные и метаморфные мотивы: «Уже тогда я мог так сильно чувствовать» (подтверждение идентичности), или: «С тех пор я всегда это чувствую» (обретение новой идентичности).

Семишаговая сюжетная структура обладает большей объяснительной силой, чем предшествующая ей пятишаговая. В эксперименте прояснилась семантика экспозиции, которая обнаружила свою двухчастность: до начала развития сюжета требовалось установить идентичность автора (или символически замещающего его Я-объекта) как исключительность и разбить внешний мир на классы живых и неживых объектов, расположив их по шкале «мое – чужое».

Семишаговая структура была принята как универсальная: она повторялась во всех экспериментальных сериях. 

4. Выводы

a) Выявленный гомоморфизм между пропповскими «функциями» и шагами «пуговичного» эксперимента выглядит необъяснимым.  Волшебная сказка и стоящий за ней миф не являются результатом авторского творчества с точки зрения их исполнителей, не обладают характеристикой «новизны», а напротив, утверждены как один из бесконечных повторов; имеют достаточно очевидную с точки зрения исполнителей цель. «Пуговичные истории» оцениваются их исполнителями как сугубо индивидуальный и спонтанный акт творчества; характеризуются их исполнителями как «новые», созданные здесь и сейчас; не имеют никакой осознаваемой цели, кроме собственно игры. Экзистенциальные проблемы — это единственная достоверная точка пересечения сказочных и спонтанных сюжетов. Как показывает дальнейшее лонгитюдное исследование, для любого текста верно, что в нем автор возвращается вновь и вновь к экзистенциальным проблемам, организованным в заданной последовательности. Сокращенно эту последовательность можно представить так: идентичность – смерть – свобода – метаморфоза идентичности. 

b) По умолчаниям – пропускам тех или иных шагов сюжетной структуры, а также по относительным объемам текста на каждом шаге можно делать выводы о травматических переживаниях и копинг-стратегиях автора текста и реконструировать умолчанные события. Это подтверждается рядом последующих экспериментов, результаты которых успешно используются в психодиагностике и психотерапии.

с) С методологической точки зрения нельзя утверждать, что был обнаружен некий «архисюжет», поскольку описанная структура является нефальсифицируемой. Однако можно использовать её как метаязык для описания любого сюжета, поскольку чем универсальнее метаязык, тем он удобнее, и нефальсифицируемость, губящая утверждение о существовании, оказывается преимуществом для утверждения «можно представить в виде».

           
 
Семинар «Культуры Востока»