Максим Грачев: Чиновники на службе: коллеги, друзья, соперники (взгляд на придворное чиновничество эпохи Хэйан)

Настоящий доклад — попытка исторической реконструкции, рассмотрение трех гипотетических «поведенческих сценариев» в среде японского чиновничества эпохи Хэйан (794–1185), насколько оные были возможны, существовали ли к тому предпосылки. В каком‑то смысле речь идет об определении зрелости института чиновничества в Японии в IX–XII вв., а также его целостности с точки зрения базовой системы ценностных ориентаций, возможности и невозможности альтернатив в хэйанском придворном обществе, осознании знатью себя в качестве некой общности. Насколько унаследованные придворным обществом представления могли подвергаться видоизменениям и коррекциям, и способствовали ли такие изменения новым моделям поведения? Разрешение этого круга вопросов даст ключ к пониманию механизма психологической сплоченности придворной общности не только в эпоху Хэйан, позволит понять направленность действия этого механизма, его специфику.

Обилие материалов различной видовой принадлежности (дневниковая литература, общегосударственные летописи, сводные исторические своды, актовая документация, тексты законов и комментариев к оным, антологии и справочная литература, художественные произведения, включая поэтические собрания, и т.д.), присущее периоду Хэйан, в отличие, к примеру, от эпох Асука (592–710) и Нара (710–794), позволяет нам осуществить детальное рассмотрение «мира» японского придворного чиновничества, если, конечно, проводить его с учетом более широкого историко-культурного фона с применением методологического инструментария свойственного междисциплинарным исследованиям. Такой подход, к сожалению, не даст объективную картину хэйанской действительности («как то было на самом деле» в интерпретации Леопольда фон Ранке применительно к историческим исследованиям в целом), ибо достижение полной объективности вряд ли возможно в любом исследовании, какая бы чистота эксперимента в оном не была представлена (об этом, в частности, писали Зигфрид Кракауэр, Поль Рикер, Люсьен Февр, Поль Вейн, Отто Эксле, Паоло Сантанджелло, Рудольф Деккер, Елена Боттони, Ю.Л. Бессмертный, М.А. Бойцов). Тем не менее, избранная методика научного разыскания позволит приблизиться к пониманию «мира чиновника» времен стародавних, раннесредневековой Японии, их «сетке координат», которая формировала ментальность придворных служащих, этакое (по тонкому замечанию Петера Динцельбахера) «сочетание способов и содержаний мышления и восприятия, которое для конкретного коллектива в конкретное время представлялось определяющим»; проникнуть в их внутренний мир, дабы узреть «маски», за которыми скрывалось истинное лицо придворных (очень плодотворны в этой области оказались не только основополагающие труды Л.Я. Гинзбург, И.С. Кона, Ю.М. Лотмана, Уильяма Джеймса, Вильгельма Райха, Герберта Спенсера и Норберта Элиаса, но и обстоятельные работы Ханса Деттмера, Перси Эрнста Шрамма, Ханса Йоаса, Вернера Паравичини, Франсин Эрай, Нелли Науманн, Клауса Антони, Мишеля Шарлье).

Глубинное изучение социально-психологических процессов стало формировать особенное направление — историческую психологию, предметное поле которой располагается на стыке нескольких научных отраслей. Одним из корифеев исторической психологии в отечественной исторической науке является С.С. Минц, защитивший в 1981 году диссертацию о социальной психологии российского дворянства в XVIII–XIX столетиях. Нельзя не отдать должное и учителям, ибо Борис Георгиевич Могильницкий (1929–2014) многие лета скрупулезно исследовал «историю ментальностей» и бережно вложил дух научных штудий во многих своих учеников. Систематический анализ социально-психологических особенностей прошлого прочно утвердился и в японской исторической науке.

К любому исследованию надлежит подходить с величайшей осторожностью, соблюдая чистоту эксперимента, дабы достичь результата не только с точки зрения информативности (порой в ее изобилии), но и научности. Гипотетические реконструкции должны осуществляться на основе корректно подобранных источников, методов исследования и вспомогательной литературы (историографии), т.е. мощного теоретического фундамента. Отдавая предпочтение не «красочности» гипотезы, а ее обоснованности источниковым знанием, ибо предположения, которые не имеют подтверждений в текстовом пространстве исторического источника, ни что иное, как «фантом», «фейк». В этом контексте нелишним будет определить и группу обстоятельств, повлиявших на выбор тематики настоящего доклада.

Обратим внимание на два важных обстоятельства

   В последнее время участились случаи некорректного подбора источников исследования. Приведу пример. Дневник известного царедворца и непосредственного участника придворной жизни — Фудзивара Митинага (966–1027). Его дневник («Мидо кампакуки») изобилует важнейшей информацией по всем областям истории и культуры эпохи Хэйан, а потому работ, где задействован информационный потенциал «Мидо кампакуки» великое множество. В то же самое время на страницах «Мидо кампакуки» есть многочисленные свидетельства эгоцентризма автора-составителя, его себялюбия и устремлений к обретению власти любыми доступными Фудзивара Митинага методами, когда царедворец не гнушался применять и безнравственную (при этом вполне эффективную) методику сохранения власти и собственных привилегий. «Мидо кампакуки» даже не может быть назван дневником в полном значении этого слова, ибо содержит примеры коррекции первоначальных записей в угоду автору-составителю (здесь уместно говорить о воспоминаниях Митинага). Впрочем, аналогичное положение дел мы можем наблюдать и в дневнике Фудзивара Юкинари (972–1028) — «Гонки». По свидетельству современников, Юкинари, будучи доверенным лицом Митинага, «копировал манеру поведения» Митинага, считая его образцом для подражания, а «дневник» его оказался не лишен «налета» мемуарной литературы, обретая элементы «идеологической ангажированности». К счастью для специалистов, от эпохи Хэйан сохранился и обширный фонд подлинной дневниковой литературы: дневники Фудзивара Санэёри (900–970), Фудзивара Санэсукэ (957–1046), Фудзивара Мунэтада (1062–1141), Фудзивара Ёринага (1120–1156), Минамото Цунэёри (985–1039), Тайра Нобунори (1112–1187) и т.д. Не учитывать вышеозначенные обстоятельства недопустимо в ходе реализации исследовательских проектов, дабы обезопасить себя от неосновательных предположений.

   Предпочтение историографии источникам. Это свойственно в первую очередь молодому поколению историков, представители которого словно «тысячеверстные скакуны» отдают, по преимуществу, предпочтение количеству, а не качеству сотворенного, забывая о главенствующих установках любого научного эксперимента. Приведу только один пример. Не так давно в Японии вышла работа Ята Тосифуми, посвященная величайшим землетрясениям в истории Японии (Токио, 2009). В книге рассматриваются самые разрушительные землетрясения в Японии с особенным акцентом на события 1096, 1099, 1361, 1498, 1605, 1707 и 1854 гг. Этот труд стал очень популярен и в Японии, и за ее пределами. На основе выводов Ята Тосифуми строят свои гипотезы другие исследователи. При этом рассмотрение истории периодов Хэйан и Токугава в исследовательском проекте Ята Тосифуми вряд ли может быть названо корректным. Ята Тосифуми, без тени сомнения, признанный ученый. Его глубоко фундированный труд о земельных отношения в японской глубинке во второй половине XV – первой половине XVI столетий — образец скрупулезного исследования социально-экономической и историко-правовой направленности. Однако область его специализации — социально-политическая и экономическая история периода Сэнгоку (XV–XVI вв): социальная иерархия и привилегии отдельных общественных групп, налогообложение, взаимоотношения между «центром» и «периферией» в контексте междоусобиц «эпохи сэнгоку». Как следствие, подборка источников, где фиксируются сведения о землетрясениях в 1096 и 1099 гг. и бытовавших, по крайней мере, в те времена верованиях и ценностных ориентирах, не может быть признана корректной, что, впрочем, простительно не специалисту по эпохе Хэйан. Тем не менее, японский автор сознательно вводит в заблуждение всех, кто обосновывает свои выводы на основании рассуждений Ята Тосифуми. Вольно или невольно, оказавшись в плену своей неосведомленности относительно специфики камбунной дневниковой литературы периода Хэйан, Ята Тосифуми представил крайне противоречивый «портрет» хэйанских исторических реалий. Японские специалисты по истории Хэйан (как, собственно, и Токугава) в серии рецензий на труд Ята Тосифуми отметили многочисленные «изъяны» в его исследовательской стратегии, что существенным образом повлияло на целостность его труда и основательность выводов.

06.12.2016

Японистический семинар